Пять писем из Мурманска

Мурманск двадцать пятого марта, в очень солнечный понедельник

“Очень распахнутый, светлый город. Город как будто в чаше ладоней. Город, где все соразмерно — человек не выше гор, город не больше моря, ты просыпаешься и видишь горы в окно, и ходишь по ним весь день, и помнишь ногами свое место. Рельеф как способ баланса.

…По сопкам, по сопкам, не по горам, да.

Он террасами спускается, к бухте — к заливу, и тут все рыбацкое и на гербе тоже тихая рыба. А над заливом стоят жирафьими шеями краны. Мне так нравится это видеть. Где-то там в горах возвышается каменный Алеша, и если в Киеве эта каменная баба-родина будто жертв просит, нависая над лесом, то Алеша стоит на манер бразильского Исуса. Тихий и светлый, спокойный. Пока что, издалека.

А еще есть маяк, но без маячника.

Что я тут делаю и как тут оказалась: как-то снимала одну чудесную женщину, сперва с дочкой, потом с Питером, а потом она позвала меня к себе в гости, в Мурманск. И я сначала не ехала, не ехала, а потом вот рраз и тут. И счастлива, да. И впервые в жизни попробовала морошку, мамину ягоду для меня. Мама в Воркуте росла, и я слушала рассказы и не думала, что когда-нибудь доведется. Все ближе чем кажется. Я за полярным кругом, представляете? За полярным кругом. Как в книжках приключений из детства.

Конечная точка пути, последняя станция, самый северный большой город.

Я за полярным кругом, в зоне вечной мерзлоты. И я тут оттаиваю.

Смотри со мной, я гуляла сегодня так много”

Мурманск тихий, там, где снежный свет

“Сегодня был тихий день, день жемчужного света, неба нежнейшего перламутра, самых тонких перышек с птичьего брюшка. 
Сегодня мы ходили в порт и в музеи. Художественный и краеведческий.

Смотрели художницу, чьи картины мне захотелось унести домой (дерево, дерево всегда любимый мотив), видели черно-белые полотна — “Картон покрывался слоем черной туши. Процарапывая ее лезвием бритвы или иглой, художник освобождал из-под туши белый цвет”, и я конечно же вспомнила Руми: “рана — это место, где в нас входит свет”. А вечером Руми мне подарили.

” — У нас без сопровождения нигде нельзя в России ходить”, сказал охранник ледокола Ленин, и не пустил нас за ограждение.
” — Он сильнее — а вы капризнее”, посоветовал мне маленький московский турист, как обращаться с андроидом.
Хранительница музея еще была, и хранительница сокровищ в сувенирной лавке, одна добрая, а вторая так.
Сказочные герои вокруг.

А потом я говорила с двумя собаками, рыжей и черной, а потом долго-долго стояла и смотрела сквозь дома, как небо смыкается и размыкается вокруг солнца, словно веко.
Здесь небо очень близко. Весь город — сплошное вверх. 

Прямо сейчас я слышу, как в порту — или это на железной дороге? — грузят что-то очень тяжелое. Скоро запоют птицы, я опять не сплю до утра, смотри”

Мурманск белое на белом, лишнее выдувающий

“Сегодня утром мне подарили морошку — живую и ручную, сделанную, и обе теперь со мной. 
Если бы у меня был герб, там, наверное, была бы морошка и шелковица, оранжевое и фиолетовое это, пачкающее руки. Север и юг мои, свиваются и живут внутри, и толкаются горячим потоком то один, то другой,
и это больше не раскалывает меня,
а дает силы.

Еще мне подарили норвежскую парку и белое платье.

Мы сегодня на границе были, у большого камня, на плато, открытом, распахнутом всем ветрам, и справа с Норвегии дул штормовой, гнал снежную тучу, а над маленьким городом моим — ну да, на эту неделю он мой, держу бережно — над маленьким городом моим серебрилось солнце. Мы стояли там, крошечные и счастливые, я раскинула руки и открыла рот,
чтобы посильнее влетел в меня он,
и пила этот ветер взахлеб. 

А сейчас после глотка рома сварила себе крепкого кофе. Я жена рыбака и сама охотник, только охота на другое, только ловля другого, только мы пока не знакомы, только все меняется прямо сейчас, прямо в эту секунду

Например, у меня больше нет работы. Зато есть норвежская парка, морошка, белое платье и северный ветер внутри”

И это тоже мой Мурманск, тихой воды, монетки под языком

“Свет утра нежный, молочный, сменяется светом дня, серым с тоненькой голубой рыбьей пленочкой, а потом уходит в розоватый жабровый закат. 

День внутри, день размышлений до утра, день гостей и разговоров. 
Я смотрю и напитываюсь впрок серебряной этой, разлитой в воздухе домашней тишиной”

Мурманск ночных глаз, крепкий, пугнувший медвежьими сказками

“Пока я ем в наконец-то затихшей кухне рыбу свою ночную, рыбу тихую, плававшую подо льдом — север живет во мне.

Надо было, конечно, писать сразу в городе — совсем другое вплетается в слова, воздух в пробелы просачивается местный и остается внутри. Я не успела.
А вышло, что это заначкой мне, глотком обратно, как уехать и вернуться очень быстро.
Я уже в Питере, снова верхняя полка в вечном поезде хостела, пальцы красно-кровавые, я сижу, вспоминаю. Внутри меня тихая глубоководная рыба палтус, я видела ее в краеведческом — она живет на самом дне, у нее глаза с одной стороны. Я сижу на полке, рыба моя часть. 

А тогда — я сделала одну рабочую съемку и пошла в Мурманск ночной. Другой свет, другой тон разговора, очень холодно, но холодно не так, как в Питере — без влажности под курткой, а просто: мороз.

Дворами и переулками, вверх и вниз, лестницы и крыши, город многоярусный, подсвеченный, разный. Город вертикальный. По улице Папанина до памятника Папанину, а потом направо и вниз, вниз, на Полярные зори не сворачивая, к Софье Перовской и корабликам у кукольного театра.

Кораблики всюду. Мои корабли. Деревья вырастают, и отправляются в плавание” 

Некоторые ученые поймались на этот крючок, выдвинув гипотезу, будто бы северные лабиринты — “путь от девицы к женщине”. Отсюда название — “девичьи пляски”.