Мой маленький большой малыш

Я никогда не хотела ребенка, но когда мне было тридцать шесть, я стала мамой. Пятнадцатилетней девочки-подростка. Я встретила ее случайно, работая социальным работником, и поняла, что баммм, выбора нет — придется забирать и растить, ведь я вижу, что она моя.

Она действительно была моя. В чем-то очень похожа на меня, тоже artist-породы, и даже ориентация у нас одна на двоих — хотя я поняла и приняла свою собственную только после стараний принять дочь. Стереотип «у гомосексуальных родителей гомосексуальные дети» в нашей семье подтвердился, только наоборот.

Я стала ее четвертой мамой. Одна из предыдущих приемных матерей как-то в припадке ярости разорвала ее детский альбом с фотографиями, переданными еще из детского дома. Спустя много лет на письма в детский дом с просьбой о копиях мне отказали.

В годы своего «декрета» я могла снимать только дочь (на остальное не было сил) — и делала это как если бы это был альтернативный альбом.

Нам совсем не было просто. Когда дети наконец оказываются в безопасных отношениях, то как будто размораживаются и проходят стадии детства заново. Все непройденные куски. Поэтому у нас дома одновременно жила девушка-подросток и малышка-младшешкольница, и даже совсем дите, и все они были моей 15, 16, 17летней деткой.

Я учила одновременно правилам безопасного секса и как различать гласные и согласные, как заваривать чай и как различить чувство голода и чувство холода, да и вообще чувства. Как понимать свои эмоции, как считать, как успокаиваться, как покупать продукты, все о гигиене и походах к врачу… А еще куча последствий травм, а еще впитанное убеждение «я ничего не смогу и не стоит и пытаться», еще, а еще, а еще…

Однажды в свои 18 дочь — ее зовут Кассия — написала: 

«Мне наверное не перестанет щемить в груди, когда я смотрю на свои детские фотографии. Меня не покидает ощущение, что мое спокойное детство кто-то нахально украл. Я знаю, что за улыбкой на фото последует жесткая взбучка за какую-то шалость. Я не перестаю клясться себе в том, что мои дети будут иметь лучшие воспоминания об этих годах. Я научилась брать себя на руки… и качать… и жалеть. Я прожила все свои года с мамой по новой. В краткой форме. Я учусь прощать. Но это чертовски все трудно даётся. И я не перестаю сжиматься, узнавая в своем взгляде тоску, встречающуюся у каждого системного ребенка».

К сожалению, счастливого финала у этой истории нет, в свои двадцать один дочь со мной общение порвала. Это было обычным раньше, то идеализировать людей, то перекидывать их в черное; теперь для нее в черном я. Позже мы поговорили, но она больше не воспринимает меня как семью. 

Я стала для нее четвертой матерью, но не последней. Она предпочитает bdsm-lifestyle, и теперь зовет мамой другую девушку, свою ровесницу. Кажется, она счастлива. 

Можно ли что-то изменить, или стоит принять и учитывать потребность человека подчиняться, если он вырос в детском доме, где им командовали с рождения? Можно ли перерасти привязанность к группе? 

Не знаю; все есть как есть. Мое материнство было и остается именно таким. 

— Три моих текста, которые кое-что объясняют:

Дары волхвов

Мост между тьмой и светом

Три новых года моей дочери. О подарках и детских домах изнутри

(the poem is not translated yet)

новая стрижка дочери

почему с детей невозможно снять копию образа?
техподдержка, ответьте

отпечаток на память, в живом эфире
самое удачное время, самый удачный возраст
выбрать обложку для диалога, поставить мелодию
можно я накачу на тебя эту версию при общении, я так привыкла, мне тут все кнопки подходят

можно отказаться от обновлений

нет нельзя, говорит производитель
обновления автоматические

привыкайте к новому юзабилити
к улучшенной разработке
к проапгрейженной начинке и мощности

тренируйте нейронные сети

в конце концов, такая забота о пользователе

система переходит в режим гибернации. нервные клетки трудятся ежечасно, открывают окно толерантности. 
моют его по старинке,
руками.

до прозрачного неба. 

сквозь окно происходит весна и взметывает занавески.